О нас

понедельник, 21 апреля 2025 г.

Ненавистное имя

Конкурс «Дети Войны в словах и лицах»

Номинация: «Фото из личного архива»

#детивойны #победа945 #евразия #евразиягранты

Воспоминаниями своего отца Бесядынского Бориса Ивановича в литературной обработке поделилась его дочь писательница Наталья Родина

Воспоминания папы, который мальчишкой потерял семью во время эвакуации, попал в школу парашютистов, прошёл кровавыми дорогами Войны без единой царапины, исколесил всю Европу и встретил Великую Победу в Австрии. Чудом нашёл родных в Балте. И чудом этим была гипофизарная карликовость его отца Ивана Сафоновича, которая блокировала рост костей, одарив росточком с десятилетнего мальчика. В Молдове Борис создал свою семью. После демобилизации трудился в жарких степях Казахстана, а в Кишинёве принимал участие в выкапывания котлована под Комсомольское озеро рядом с Л. И. Брежневым. Работал водителем автобуса и учился. До пенсии работал во ВНИИНКе инженером-технологом, разрабатывал и внедрял в производство детали машин и механизмов.

Ненавистное имя. Отрывки из документальной повести

Когда была объявлена мобилизация, все мужчины в возрасте до сорока пяти лет были военнообязанными и по призыву ушли на фронт. Пехотный полк, стоявший на северной окраине Балты, ушёл в сторону Молдавии, и воинских частей в городе не осталось. Пятого августа 1941 года город был захвачен немецкими войсками. Малоимущие уходили пеше. Мать, собирая сына Борю с двумя сестрами, сказала, что надо искать лошадь и уходить с обозами. В тот день в жизнь детей вошло слово «эвакуация». Нагрузив пожитки на скрипучую телегу, мать уселась на место возницы, девчонки вскарабкались по бокам, а Борке места не хватило. – Тому що хлопець!1 Они влились в живую, стонущую и плачущую толпу. Борис был вынужден идти пешком, чёрт-те куда, гудели стёртые в кровь ноги, хотелось курить, пить, жрать и хоть трохи отдохнуть. Но надо, надо было идти, идти, идти.

Ботинки стоптались и просили каши, носки изодрались, а обозы с людом тащились то через поля, то по дорогам, то плутали по лесам. Когда над головами очередной раз раздался угрожающий прерывистый рёв немецких двухфюзеляжных самолётов, Борис сорвался. Рванул в лес и затаился за деревом. Он слышал, как сёстры кричали и звали бунтаря, но мальчишеские амбиции взяли верх. Брат не вышел из укрытия, его сморила усталость, и он забылся тяжким беспробудным сном.

Какие могут быть сумасбродства и капризы, когда война?! Беспощадная изуверка, убийца, не щадящая выходок слабых?! Но Борька был пятнадцатилетним подростком, пусть капризным, но ребёнком, впервые столкнувшимся со страшной действительностью: со смертью! Не осознающим, что это, – потерявший отца, презирающий изворотливых сестёр-приспособленок и отвергшего мать! Он не выдержал испытаний, выпавших ему. Обозы ушли далеко, а он радовался и дурковал, как чертёнок. Когда понял, что его никто не ищет, и не будет искать, когда дошло, что остался один на один со своим «я», испугался. Борис блукал по лесу, крича во всю глотку от страха и отчаяния, ещё не осознавая, что испытания только начинаются в его судьбе.

Война для Бориса закончилась в Австрии. – Домой! Домой. А где дом? Папа, где ты? Где сёстры, мать. Живы? Я? – вот я: жив-здоров, грудь в орденах, не ранен, не убит. Контужен был, – так, ерунда. Был, да сплыл. Готовился к участию в Параде Победы на Красной Площади, да заглохла старушка полуторка: ни с толкача, ни с буксира, ни с горки. Встала как вкопанная! Всю войну прошла, а на Парад Победы постеснялась. Сам-то причепурился и её выкупал, вычухал, осталось выкрасить да выбросить. Одно слово, жінка2. – Растёр кисти. – Привыкли руки баранку крутить. Ничего, заживу, как человек, будет у меня своя коняга, объеду на ней весь белый свет, как говорится, мир посмотрю, себя покажу. Дорога с войны для победителя – овеяна славой и усыпана цветами. Дорога с войны – кровоточащая память, которая не зарубцуется десятками лет мирной жизни. Для Бориса – длинная дорога в никуда. Бесконечная. Перед ним – бескрайняя Родина! На любой станции выйди и пускай корни в землю. А состав шёл по шпалам, знай себе, постукивал. Вроде соглашался, а вроде и спорил. Слушал мысли бойца в вагонном тамбуре, а тот курил и тяжко непобедно вздыхал. Из соседнего вагона звенел смех, да такой задорный, заливистый и говор родной, знакомый. Так это ж свои, хохлы! Закашлялся. Стал прислушиваться, но не все слова понимал:

Ви знаєте, куме, оце був в зоопарку і бачив яка!

I як як?

Ну як як… Як як як3… – Га-га-га! Гы-гы-гы!

Ви знаєте, я бачив Оку!

I як Ока?

Ока… Ока як Ока4… – Го-го-го!

Смешно. А я українську мову5 подзабыл… Только про козинячу смерть от Сашка: «Нагадали козі смерть, де не ходе, то все пердь»6.

Ось, ось, слухайте, шо мы бачилы7: по полю как угорелый, представляете, носится хлопчик, беленький совсем, воздушного змея запускает!

Годі тобі8

Да! Да! Сам склеил! А мы что, рыжие? Нам тоже охота змея в небе за верёвочку подержать! На силу догнали! Подбегаем, а это не хлопчик! Представляете? Это дедусь!

Бориса передёрнуло. Он вздрогнул всем телом, схватился за горло, за сердце, хватая ртом воздух: «Отец. Папа. Не может быть». Ноги подкашивались, он их с трудом переставлял, медленно приближаясь к компании. «Вот зубы мне в задницу – под бомбами не так страшно!». Завидев военного в орденах, хлопцы, девчата повскакивали с мест, принялись пожимать ему руки, хлопать по плечам, лезли с поцелуями, объятиями, а он не мог разлепить губы, чтобы задать один вопрос! Всего-навсего один! Кашлял, тёр глаза, кивал и молчал. А потом по слогам, как будто шаг за шагом вступал в ледяную воду: по щиколотку, по колено, вот уже вровень с ременной бляхой. Жгучим холодом сковало солнечное сплетение, сердце:

Кто… из… вас… рассказывал… про… – и разрыдался.

Они всё поняли. Послевоенное поколение отличается от нынешнего. Радостью, верой в светлое будущее, дружескую поддержку и сострадательное милосердие к нуждающимся в помощи. Когда и хлеба краюху пополам, и вшей портошных кормить сообща, когда в огонь и в воду, на смерть за Победу коктейлем Молотова фрицев шугать, и в разведку со спокойной душой. Потому что не предадут! А потiм9 и фронтовую сорокаградусную соточку. Эх! Первая колом, а вторая соколом! Можно и ещё плеснуть. И потом ещё накапать. До рисочки.

Вот рисочка у каждого своя…

А тут счастье на голову свалилось, и лица родные, а родным можно всё рассказать. Всё. И про козу. Боречка плутал по лесу, сам не знал сколько, пока не вышел на просеку. Деревья, ясное дело, прятали его от самолётов, но небо над головой, как лёгкие, полные воздуха. «Эге-ге-гееей, небоооо! Ты слышишь меняааа?», – и он зашагал, развернув плечи, не прячась, не пригибаясь, уставший бояться подросток.

Вышел к хаткам, сгрудившимся у небольшого озера. Над дверью одной из них прибита табличка: «Сельсовет», под ней от руки: «Комендатура». Борис постучался и вошёл.

Кем были эти люди? Военные? Гражданские? Подростку было важнее, что его не прогнали взашей, не убили, а накормили, напоили, одели, обули, спешно выправили бумаги. Наутро, сорвав табличку, заперев на крючки внутренние деревянные ставни, перекинув дужку навесного амбарного замка через кольца, заперли наружную дверь и оставили осиротевшую деревеньку. – Выступаем! – Наконец-то кто-то принял ответственность за его жизнь, проявил отцовскую заботу, взял над ним командование, и всё стало приобретать ясные очертания.

Борис был откомандирован и сдан под расписку в аэроклуб Чернигова на курсы самостоятельных прыжков с круглым десантным парашютом с минимальным управлением. Там сдружился с Сашком, таким же рудим и веснянкуватим10. Сестёр потерял, зато брата обрёл!

Ну, что, Сашок, мы к небу, небо к нам? – толкал друга Борис.

Дааа, с нашей земли – в наше небо! – и тихо, чтобы никто не слышал, друзья навек чокались кулаками, – За тех, кто в стропах!

Они мечтали нырнуть в небеса, прочувствовать свободный полёт, испытать кураж, волнение, адреналин, силу и уверенность.

На курсах заучивали так, что отскакивало от зубов: «Высота прыжка от восьмисот до тысячи двухсот метров. Раскрытие парашюта – через три секунды вытяжным кольцом или страхующим прибором. Время снижения под раскрытым куполом – пять минут».

Сашок, настоящий друг, прыгнул первым и полетел камнем к земле. Следом – Борис.

Приземление с десантным парашютом на сведённые вместе ноги жёсткое, но для Бориса первый прыжок был удачным. Он смог! А вот для Сашка война закончилась. Он лежал на мураве лётного поля, как живой, тихий, и небо отражалось в его глазах. Борис отстегнул стропы и побежал к другу. Он сам вызвался переложить тело на брезентовые носилки. Ухватился за плечи и не почувствовал костей. Руки стали мокрыми от горячей крови, хлынувшей из-под гимнастёрки, кожа рвалась, как ветошь, через разрывы вываливалось кровавое месиво из внутренностей и костей, которые были раздроблены так мелко, что тело друга стало мягким, подобно плюшевой игрушке. То, что раньше было другом, растекалось и расползалось с носилок, и никак не желало принимать форму тела.

Надо было сразу в мешок, – раздался над головой голос командира. Борька свалился и, катаясь по земле, вопил:

Ааааа! Дружок-Сашок! Тебе мешок!

Борис не смог больше прыгать. Даже под угрозой ареста, расстрела, трибунала, по законам военного времени, как дезертира и предателя: «Убивайте! Не могу!». Душа Сашка впервые возносилась в небо без страховки, и её невесомый полёт никто и ничто не могло ни омрачить, ни остановить. Он летел в Дом Отца. Борис провалялся в госпитале при аэроклубе, по выздоровлении его отправили на курсы по вождению автомобиля.

Я не сирота! Не сирота! – повторял и повторял, подъезжая к нужной станции, обращаясь к женщине-проводнице, и по дороге от железнодорожной станции, приветствуя жителей городка, и подходя к дому, в котором жил дедушка-мальчик, папа, безоговорочно верящий в чудеса!

Батя…

Боренька, сынок…

Лиза не знала. Никто не знал, что воспоминания дедушки, пережившего лагеря, папы, прошедшего войну, мамы, испытавшую оккупацию, станут уникальными свидетельствами очевидцев истории страны Советов. Не все, далеко не все из них сумели адаптироваться к мирной жизни, отягощённые скорбным скарбом смертей, удушливой гарью пожарищ и друзей под наскоро сбитыми крестами, и без, в объятиях чужой земли. Не каждому удалось плавно погрузиться в безмятежность подобно младенцу в крестильную воду, или хотя бы ножу в мягкое податливое масло. Зажить трудовыми буднями под мирным небом, свободными и независимыми, созидать, дышать радостью, пестовать деток и не сепарировать окружающих на друзей и врагов, джигитов и не джигитов, с кем пойдут в разведку, а кого без суда и следствия поставят мордой к стене. Их души, закалённые невзгодами, стали острее булатной стали, сердца – прочнее кремня! Народ победитель, а на деле – мальчики и девочки, мужчины и женщины, выработавшие в себе стойкость, мужество, явившие героизм и бесстрашие на полях сражений.



Комментариев нет:

Отправить комментарий

Архив блога